Дочери смотрителя маяка - Страница 56

Потом я пыталась убедить себя, что не думала в тот момент о Дэвиде. Но это неправда. Я думала. Я представляла, что он наблюдает, как я плыву, рассекая волны, как развеваются мои черные волосы, а кожа кажется очень бледной на фоне темной воды. Мне легче сказать, что я не думала о нем. Что я этого не предвидела. Что это не входило в мои намерения. Но это тоже будет неправдой. Я думала о нем, чувствовала на себе его взгляд. И я хотела этого.

Когда я стала выходить из воды, кожу покалывало, суставы ныли, и я, замерзшая, прерывисто дышала. Он стоял на берегу; в одной руке он держал за лапы куропатку, слегка раскинувшую крылья, а ружье лежало у него на плече. Я стояла по пояс в воде, дрожа, вода капала с моих волос, стекая по спине, как весенний ручеек, стремящийся снова вернуться в озеро.

Он положил на траву ружье, затем куропатку, поднял мои блузу и штаны и протянул их мне. Я посмотрела ему в глаза. Они мерцали от радостного изумления, которое не коснулось его рта; он нахмурил брови, пытаясь изобразить упрек. Одна моя рука потянулась за одеждой, другая все еще прикрывала грудь, но он отступил назад, чтобы я не достала свои вещи. Я изо всех сил старалась одарить его сердитым взглядом, делая еще шаг к берегу, а он отходил все дальше. Его улыбка вырвалась на свободу и играла на его губах. Я метнулась к нему и схватила одежду, но он крепко ее держал. Он притянул меня к себе, и я оказалась в его теплых объятиях, все еще ощущая кожей холод озерной воды. Я дрожала, но не от холода, вдыхая его аромат, запах пота и пороха, в который вплеталась легкая табачная нотка. Забытая одежда упала на землю.

Мы провели остаток дня под деревьями под звуки серенад древесниц и виреонов. Мы пили воду прямо из озера, ели позднюю дикую малину и дремали под покровом присыпанной облаками синевы неба. Тогда я впервые почувствовала себя совершенно свободной.

Домой мы вернулись уже в сумерках. Я соврала матери, что мы не могли завести мотор, и Дэвид большую часть дня занимался тем, что разбирал и снова собирал его.

— Где Эмили? — спросила я, поставив корзину с картошкой и направляясь к лестнице, чтобы подготовить маяк к работе.

— Я уже несколько часов ее не видела, — ответила она. — Но уверена, что она будет дома до того, как зажжется маяк. Теперь она уже не уходит надолго.

«Теперь» настало, когда наши вечера наполнились музыкой. «Теперь» настало, когда мы с Дэвидом отплыли с острова на «Душистом горошке», чтобы спасти грузовое судно. Я не переживала — Эмили часто ненадолго исчезала. Как и много раз до этого, я принялась обрезать фитиль лампы и зажигать ее.

Куропатку ощипали и пожарили с малосольной свининой. А на гарнир у нас был сваренный в мундире молодой картофель со сливочным маслом. Эмили все еще не вернулась. Я начала беспокоиться. Молодая луна, выглядывающая из-за облаков, несущихся по ночному небу, светила достаточно ярко для того, чтобы я видела дорогу к дому помощника смотрителя, и я сразу заметила Дэвида, направлявшегося к нам с ружьем в руке. Мы с ним начали спускаться по тропе, ведущей к лодочной гавани. Я несла лампу, но не зажгла ее, полагаясь на слабый лунный свет.

Я, напрягая зрение, всматривалась в каждую тень, прислушивалась к каждому звуку, и во мне боролись злость, растерянность и беспокойство. Эмили прекрасно знала этот остров, знала каждый пляж, каждую тропинку, каждое болотце и большинство деревьев и других растений. И хотя вода ее очаровывала, она никогда в нее не заходила. Звать ее было бесполезно. Она бы не ответила. Никогда не отвечала.

В бухте не было лодок, стоящих на якоре или пришвартованных в гавани. Несколько оранжевых угольков еще светились в кострище, пустая бутылка из-под виски была прислонена к пню. Арни и его кузены, должно быть, уплыли обратно в Сильвер Айлет, к своим теплым постелям, несколько часов назад, до того как опустилась темнота. Поблизости не было ни души. Ветер шелестел в деревьях, заставляя их шептать и качаться, и меня несколько раз пугал хруст веток под настоящими или воображаемыми ногами. Это было на меня не похоже. Дэвид открыл лодочную станцию, а я зажгла лампу и направила желтый свет в темные углы. Там было пусто.

Мы прошли через поляну к короткой тропе, ведущей на пляж напротив острова Дредноут. Как только мы вышли из перелеска на берег, я увидела ее — скомканное в кучу белое хлопковое платье, черные волосы, такие похожие на мои, распущенные и разметавшиеся. Она лежала на земле в жутковатом свете луны. Она не двигалась.

— Эмили!

Я бросилась к ней. Пока я бежала по каменистому берегу к ее обмякшему телу, я поочередно замечала ее порванное платье, рану на руке, окровавленное лицо, опухшую губу и закрытые глаза. Я положила ее голову себе на колени.

— Эмили! — позвала я шепотом; из моих глаз текли слезы. — Эмили, это я!

Дэвид уже был рядом. Я слышала, как он ругается. Он отвернулся и снова выругался, и я знала, что ярость в нем кипит так же сильно, как меня разрывает чувство вины.

А потом я услышала шаги. На этот раз это была не воображаемая поступь голодного медведя и не призрачное странствие заблудших душ. Это была уверенная походка человека, идущего через перелесок и ступающего по шатающимся, покрытым мхом камням на берегу.

Дэвид их тоже услышал. Он резко развернулся и вскинул ружье, целясь в темноту. Только тогда я заметила каноэ, лежащее на берегу вне досягаемости волн. Я его не узнала.

— Кто там? — Голос Дэвида стал голосом солдата. Авторитарным. Требовательным. Но в нем все еще улавливалась дрожь эмоций, которые, пройдя через его сердце, затопили все тело, до кончика пальца, лежащего на спусковом крючке.