Дочери смотрителя маяка - Страница 28

— Кто ты, Морган?

Этот вопрос заставляет меня остановиться. Ну и вопрос, черт возьми! Меня он рассмешил. Похоже, что все, происходившее в течение последних двух недель, буквально выкрикивало тот же вопрос. Кто я? Я могу назвать свое имя: я Морган Флетчер. Но, кроме этого, все, чем я являюсь, — это куча воспоминаний, которые принадлежат только мне. Для всех остальных я — это папка с несколькими страницами, на которых по пунктам изложена моя история, и все это хранится в картотеке социального работника. Я ребенок, лишившийся матери и отца, о которых никто ничего не знает. Провинившийся подросток, живущий в приемной семье, девушка наркодилера, теперь уже бывшая, которая сидит в чужой ночной рубашке в комнате пожилой дамы в чертовом доме престарелых. Кто я? Я то, чем назвал меня Деррик.

Я — никто.

Но я этого не говорю.

— Что вы имеете в виду?

Старушка вздыхает:

— Марти нашел рисунки.

Я сразу понимаю, о каких рисунках она говорит, и это меня злит. Мне приходит в голову, что я сама виновата в том, что напилась и оставила на виду свой скрипичный футляр, чтобы кто-то мог в нем порыться. Но это все равно выводит меня из себя. Я поворачиваюсь к ней лицом, прижимая одежду к груди, словно это моя скрипка, словно я ее защищаю.

— Какого черта вы рылись в моих вещах?

— Ты действительно думаешь, что в твоем положении можно задавать такие вопросы? — Она фыркает. — Отличный вопрос, заданный тем, кто без стеснения рылся в моих. Дважды. — Думаю, она знает, что я копалась в ее аптечке. — Послушай, Морган, тебе повезло, что эти рисунки не унесло ветром прошлой ночью, когда ты исполняла роль в каком-то трагическом спектакле, устроив жалкое пьяное полуночное шоу перед зданием, где полно стариков. О чем ты только думала?

— Мне это все на фиг не надо. — Я снова сажусь на кровать и начинаю натягивать джинсы. — Здание, где полно стариков — слепых, глухих и почти мертвых. Очевидно, что я не думала.

— Не пудри мне мозги, Морган. Ты пришла сюда по какой-то причине.

— Ваши слова, женщина. Это ваши слова.

— Может, я и полуслепая, но это не значит, что я ничего не вижу. И хотя смерть уже подкрадывается ко мне в поисках добычи, я все еще твердо стою на обеих ногах в этом мире и с каждым вдохом ощущаю себя живой. То, что я услышала вчера ночью, не было случайностью, не было возвращением на место преступления с граффити. У тебя была причина прийти сюда. Что ты ищешь, Морган?

Я продолжаю бороться со своей одеждой.

Ее голос смягчается.

— Рисунки. Скрипка. Мелодия. — Она медлит. — Кто научил тебя этой мелодии?

Я замираю с одним ботинком в руке. Эта была его любимой. Он никогда меня не учил ее играть, но я слышала ее много раз и легко схватила, повторяя по памяти. Он, как правило, играл ее по ночам, когда в жестяной кружке был виски, ветер завывал вокруг нашей маленькой хижины, а на заднем плане потрескивала дровяная печь. Уложив меня в постель и думая, что я уже сплю, он настраивал скрипку и играл. Мелодия была легкой и бодрой, но мне она всегда казалась очень грустной. А рисунки — он прятал их много лет. Он никогда о них не говорил. Я ни разу не видела их, пока он был жив.

— Морган, кто он?

Я смотрю на дневники, все еще лежащие на столе, там, где я их вчера оставила. Стрекозы спят между пожелтевшими страницами.

— Мой дедушка.

23

Элизабет

Я закрываю глаза и откидываюсь на спинку кресла, обтянутую потертой тканью. У него есть внучка.

24

Морган

Я бросаю ботинок на пол и падаю обратно на кровать. Руки возвращаются к лицу, и на этот раз я оставляю их там. Я снова начинаю плакать, не могу сдержать слез. Они просачиваются между моими пальцами. Это приносит облегчение. Но мне все равно хочется спрятаться. Мне стыдно за то, что я так ранима.

— Это он нарисовал? — спрашиваю я шепотом.

Мисс Ливингстон встает и подходит к комоду, ее руки изучают расположенные там предметы, пока она не находит акварели в рамках. Она берет одну из них и поворачивается ко мне лицом.

— Нет. — Она пересекает комнату и садится на кровать. — Нет. Их нарисовала Эмили.

Я вытираю лицо рукавом.

— Эмили?

Я сажусь. Эмили. Это объясняет их появление в дневнике. Это объясняет коллекцию на комоде мисс Ливингстон. Но это не объясняет, как они оказались спрятанными под бархатной обивкой скрипичного футляра, принадлежавшего старому рыбаку, который жил в захудалой хижине со своей внучкой.

Эмили. Эмили Ливингстон.

Кто ты?

25

Элизабет

Я провожу рукой по стеклу вдоль верхней части рамки. Изображение видится мне таким же ясным, как будто мое зрение все такое же острое. Я могу различить каждый мазок, знаю все цвета и тени. Из всех работ Эмили, из всех картин, висящих в галереях, солидных офисах и дорогих просторных квартирах по всему миру, ни одна не отзывается в моей душе так, как это изображение двух стрекоз, одна из которых чуть крупнее второй. Они не очень похожи на близнецов, но связаны между собой закрученными узорами на заднем плане, с искусным соотношением плотности штриховки, которая создает видимость движения. Я дала ей название, как и всем остальным картинам Эмили. Я назвала ее «Сестры в полете».

Девушка встает с кровати и возвращается со стопкой папиных дневников, перебирает их.

— Я нашла вот это, — говорит она, берет мою руку и кладет на страницу.

Линии едва различимы, они скорее намекают на изображения, парящие под моими пальцами, запечатленные той же невинной рукой. Отпечаток, оставленный очень давно.