Дочери смотрителя маяка - Страница 27

— Мисс Ливингстон, я подумала, что вы чертов призрак! — Я не могу перестать смеяться. Я так хохочу, что у меня перехватывает дыхание, а потом я понимаю, что не смеюсь, а плачу. Я больше не могу стоять; земля приближается ко мне, и я ее обнимаю, по лицу текут слезы. — Я подумала, что вы призрак…

21

Элизабет

Я протягиваю руки и ищу девушку, которая лежит, сжавшись, на дорожке у моих ног и плачет. Я чувствую запах виски, сильный и едкий. Слышу шум позади себя — слабый звук сигнализации, топот ног, крики персонала. Именно то, что дверь открыли, стало причиной всей этой суматохи, но я не обращаю на это внимания. Сначала мои руки находят скрипку, и ненадолго, совсем ненадолго задерживаются на ней, прежде чем дотронуться до лица девушки. Я вытираю ей слезы, убираю волосы с лица и заправляю их за уши. Я поддерживаю ее, всхлипывающую, ее голова у меня на коленях, и я шепчу ей:

— Я тоже приняла тебя за призрак.

* * *

Слышны шаги Марти по коридору, они замирают у моей двери, его округлая фигура загораживает слабый свет, который проникает в мою комнату сквозь открытую дверь. Я сижу в папином кресле, укутав ноги пледом и накинув на плечи толстый шерстяной кардиган. До рассвета еще несколько часов; они, должно быть, вызвали сюда Марти. К этому моменту он уже должен знать, что внесен в список моих ближайших родственников. Ему известно обо мне и моей жизни больше, чем кому-либо другому. Полагаю, они не знали, что со мной делать. Я настояла на том, чтобы они позволили девушке остаться. В конце концов, это моя комната! Хотя здесь есть и охрана, и администрация, всем тут заправляющая, я арендатор, а не заключенная. Мне пришлось напомнить им об этом. Я попросила их положить скрипку в кабинете Марти, туда же отнести и бутылку с остатками виски. Она выплакалась до изнеможения — полагаю, она долго не позволяла себе этого, — а потом упала на мою кровать. Судя по ее размеренному дыханию, она спит.

— Она не может здесь оставаться, Элизабет.

— Может и останется.

— Ее семья…

— Им сообщили.

— Что случилось?

Я пожимаю плечами:

— Она была пьяна. Что-то бормотала, но суть в том, что ее бросил парень. — Я не намерена упоминать о наркотиках, копах и этом «чертовом придурке», который всегда исчезал при малейшем намеке на проблему, оставляя ее все это расхлебывать. — Это не первый случай, когда молодые люди напиваются после того, как их бросили.

Марти проходит в комнату и берет один из стульев, стоящих у стола. Судя по движению воздуха возле меня и по звуку шагов по ковру, он ставит его и садится, перебрасывая через него ногу, опершись на спинку, как он часто делает. Он держит что-то в руках. Бумаги.

— Нет. Это я понял. Я имел в виду тебя.

Я натягиваю кардиган на плечи. Персонал не посвятил его в подробности этой ночи.

— Я услышала ее.

За последние три года мы с Марти хорошо изучили друг друга. Он понимает, что я не намерена сразу все ему выложить, но все равно не давит на меня. Я слышу, как он перебирает бумаги в руках.

— Тут нарисованы две стрекозы, одна чуть больше другой. Художник использовал много цветов и смелых линий, чтобы создать уникальный образ. Задний план представляет собой сложный узор, некий намек на воду, камни и деревья. Внимание сосредотачивается на глазах стрекоз.

Тишина затягивается на несколько минут, ее нарушает лишь дыхание спящей девушки. У меня пересохло во рту, и я слышу стук собственного сердца.

— Откуда у тебя это? — Мой голос срывается.

— Это было в ее скрипичном футляре. Там есть и другие рисунки.

Я наклоняюсь вперед и шепчу, не желая разрушать магию, которая парит в комнате, удерживаемая нотами теперь беззвучной скрипки.

— Эмили Ливингстон, 1943 год. «Сестры в полете».

22

Морган

Я просыпаюсь, когда комнату уже освещает дневной свет. У меня во рту будто что-то умерло, там сухо и образовался какой-то налет, а тупая боль отбивает устойчивый ритм у меня за глазами. Я переворачиваюсь на спину, застонав и щурясь при виде яркого белого потолка. Медленно всплывают воспоминания о прошлой ночи. Деррик. Копы. Наркотики. Ссора. Виски. Скрипка.

Скрипка.

Я подскакиваю, пытаясь выбраться из спутавшихся простыней и одеяла, и встаю с кровати. Босые ноги ощущают холод плиток пола.

— Доброе утро.

Я поворачиваюсь на голос и понимаю, в чьей комнате нахожусь. Укутанная в плед пожилая дама сидит в кресле, ее силуэт четко виден на фоне окна.

Я осознаю, что на мне фланелевая ночная рубашка, какие носят бабушки. Мои вещи, сложенные в стопку, лежат в изножье кровати.

— Какого черта?!

Я опускаюсь на кровать.

— Надеюсь, тебе хорошо спалось? — спрашивает она.

Я поднимаю руки к лицу, протираю глаза и пробегаю пальцами по волосам. Они все еще влажные. Последние несколько частей головоломки становятся на место. Плакала у старушки на руках, лепетала что-то — виски как следует поработал, развязав мне язык, и я выставила себя полной тупицей. Она завела меня в здание с помощью кого-то из персонала, заплаканную, сопливую и истощенную. Она меня выкупала. Я позволила горячей воде смыть с меня остатки потекшего макияжа, боли, одиночества, а потом я упала на ее кровать и отключилась.

Чертова идиотка!

— Послушайте, я очень сожалею о том, что произошло прошлой ночью, — бормочу я. — Я вела себя как прид… В смысле… — Я поднимаю на нее глаза. — Я вышла за рамки приличий. — Я хватаю мою одежду и, встав, направляюсь в ванную. — Я сейчас уйду и не буду вам мешать.