Дочери смотрителя маяка - Страница 29

К оглавлению

29

Моя Эмили. Моя дорогая, милая Эмили!

Кто эта девушка? С его скрипкой и рисунками Эмили? С музыкой, которая бьется в ее сердце, как билась в его, с его кровью, бегущей по ее венам? Знает ли она, что история, уходящая корнями в страницы этих дневников, касается ее настолько же, насколько и меня?

Я убираю свою руку с рисунка и на мгновение задерживаю ее на пальцах девушки, с нерешительностью, но множеством вопросов.

— Хочешь услышать, откуда твой дедушка знал Эмили? — тихо спрашиваю я.

Она отвечает мне молчанием, но я чувствую сильное желание узнать это в ее мягкой руке, накрытой моей. Я понимаю, что мы обе любили одного мужчину. Он занимает место, зияющее пустотой, в сердцах нас обеих.

— Возможно, нам стоит пересмотреть наше небольшое соглашение, — предлагаю я. — Может, мне стоит занять место рассказчика.

Начав говорить, вдыхая жизнь в историю о дочерях смотрителя маяка, я даже представить не могу, что она та, кто найдет начало через столько времени после того, как был рассказан конец.

Часть вторая
Призраки

26

Элизабет

История твоего деда и Эмили началась задолго до того, как он ступил на черный вулканический песок острова Порфири. Видишь ли, моя сестра была необыкновенной, она не вписывалась в общество с его условностями. Сначала я об этом не знала. Для меня Эмили была просто Эмили — красивой, удивительной, молчаливой Эмили, моей сестрой, моей двойняшкой, моим продолжением. Так было, пока однажды ночью я не подслушала разговор родителей, который изменил мою жизнь. Именно здесь и берет начало эта история.

Это произошло в конце августа 1935-го. Великая депрессия охватила весь мир, но мы едва это замечали, живя в своем доме под маяком среди вод озера Верхнее, с крышей над головой, сытые и довольные. Это было мое любимое время года на острове, и мы занимались подготовкой к долгим, одиноким месяцам, которые ждали нас впереди. Мама консервировала овощи с нашего огорода. Она собирала, резала, утрамбовывала и закрывала, и банки зеленого и желтого цветов присоединялись к банкам с сочными красными томатами на проседающих под тяжестью полках в земляном подвале под лестницей. Связки лука свисали со стропил. Собранную на огороде картошку ссыпали в корзины и поставили на прохладный земляной пол. Мешки с мукой, банки с тушенкой, овсянкой, солью и сахаром были куплены и спрятаны про запас, на тот период, когда мы не сможем выбраться с острова ни на лодке, ни по льду.

Через несколько дней, когда мистер Джонсон подплыл к берегу на «Красной лисице» и бросил якорь, Питер и Чарли поднялись на борт, чтобы отправиться в Порт-Артур. Тандер-Бей тогда еще не был городом — и еще много лет таковым не станет, — но название отражало широту водного пространства между полуостровом Сибли и материком, где в непосредственной близости друг к другу образовались общины Форт-Уильяма и Порт-Артура.

Питер уже провел несколько зим в городе, учась вместе с другими детьми его возраста, а теперь и Чарли должен был присоединиться к нему. Они должны были жить вместе с семьей Ниеми, с одним из братьев, которые рыбачили летом, разбивая лагерь на берегу залива Уолкер, а к зиме возвращались в голубой домик на Хилл-стрит.

Мама подумала, что мне тоже пора уже ходить в школу в городе, и это было весьма необычно, учитывая ее пренебрежительное отношение к большей части общества. Папа не согласился. Он предпочитал учить нас дома и считал, что я еще слишком мала, чтобы так долго находиться вне семьи. Кроме того, нужно было учитывать Эмили. Любое папино решение было в этом доме непреложным всегда, и в этот раз тоже. Я это знаю, потому что слышала их перешептывание в одну темную летнюю ночь, когда все остальные уже спали, устав от хлопот с маяком и усилий по сбору урожая и запасанию еды.

Я хорошо помню тот разговор. Собственно, само обсуждение моей учебы не запомнилось. Оно растворилось в сотнях других, непреднамеренно подслушанных несущественных реплик. Но я запомнила этот разговор из-за других слов, которые произнесла моя мать, слов, запавших мне в душу, слов, которые открыли мне глаза и определили курс всей моей жизни. Папа натягивал сапоги, чтобы кое-что сделать по хозяйству, прежде чем поспать несколько часов. Я только слезла с ночного горшка, который мы ставили на ночь в углу, и забралась обратно под одеяло, прижавшись к Эмили. Родительские голоса плыли в тишине вечера, когда даже озеро спало под усыпанным звездами потолком летнего неба и не хотело вступать в разговор.

— Мы неплохо справлялись с ее обучением все эти годы, — сказал папа, так тихо, что я едва могла слышать. — Не вижу причин сейчас что-то менять. Кроме того, было бы неправильно отправить в город только одну из них. А отпустить другую мы не можем.

Сквозь сонные полузакрытые глаза я увидела, как мамина тень вышла на улицу, когда свет маяка пробежал сквозь открытую дверь по дому и вернулся обратно к спокойной, темной воде.

Меня это не заботило. Я не хотела покидать остров, хотя мне и нравились редкие поездки в город, и я позволяла себе лелеять мысли о школе, одноклассниках и уроках. Но я любила свободу, звуки озера, ветра в деревьях. И у меня была Эмили. Я засыпала, сон подбирался и окутывал меня и сестру.

Я услышала, как мать засмеялась. Это не был счастливый, радостный или удовлетворенный смех. Он был грустным, полным сожаления и скорее напоминал вздох. Мне хотелось закрыть глаза и перестать слушать, но я не могла. Мои сонные глаза широко раскрылись, слух обострился. Я слышала тиканье часов на каминной полке, писк мыши под деревянным полом и легкое, размеренное дыхание Эмили.

29