Я рву страницу на мелкие кусочки и выбрасываю их в озеро. Они рассыпаются по поверхности воды, танцуя по ряби. Они не тают, как снежные хлопья, но в конце концов их уносят волны, вместе с правдой.
Он оставляет старого пса в машине и идет по дороге мимо железнодорожной станции, плотнее заматывая шею шарфом и опираясь на трость. Он видит их на мысе, в конце третьего пирса; пожилая женщина сидит в кресле-каталке. Он знает, что это Элизабет Ливингстон. Девушка тоже там, она играет на скрипке, несмотря на холодный ветер. Церемония очень скромная, не соответствующая резонансу, вызванному во всем мире новостью о смерти известной художницы Эмили Ливингстон.
Он хорошо знаком с ее работами. Он следил за ее карьерой, насколько мог, и у него даже есть небольшая репродукция, которая висит в коттедже в Сильвер Айлет. Найти ее оказалось очень сложно. Найти их. Написать письмо было еще сложнее, и он отправил только записку, в которой сообщал, где они могут забрать свои вещи, если когда-нибудь вернутся на Порфири. Он отправил ее агенту Эмили, в Лондонскую галерею, в которой выставлялись ее работы. Он знал, что ее в конце концов получили, и знал, что они вернулись, так как несколько лет назад вещи забрали. Он жалел, что не смог сказать больше.
Ребенок недолго был у него. Он взял его на руки, когда в ту майскую ночь Чарли постучался в их дверь в самый темный час перед рассветом и настаивал на том, чтобы они взяли ее под свою опеку. Его мать и отец обо всем позаботились. Они не задавали вопросов; они были такими, и все тогда делалось именно так. Нужно было сохранить репутацию.
Когда через несколько дней они регистрировали ребенка, маяк на Порфири все еще тлел, мать девочки положили в психиатрическую клинику, признав душевнобольной, а в графе, где следовало указать данные об отце, они написали имя Дэвида Флетчера, место работы — помощник смотрителя маяка. Арни не пытался их поправить. Девочку удочерила пара из Оттавы. Именно его мать назвала ее Изабель. Он как-то отправил несколько запросов, напечатанных на фирменном бланке своей компании. Он узнал, что она умерла от рака много лет назад.
Какое-то время он стоит там, наблюдая за немногими собравшимися на мысе, улавливая слабые звуки скрипки, доносимые ветром. Он хотел было спуститься к ним, поговорить с Элизабет. Но вместо этого, вздохнув, разворачивается и возвращается к машине. Лабрадор с энтузиазмом его приветствует.
Вертолет опускается к поверхности озера, и в наушниках раздается голос пилота:
— Мы перед островом Порфири.
Высокую белую башню и разбросанные по скалистому мысу домики с красной кровлей легко заметить. Озеро бирюзового цвета, с оттенками зеленого на мелководье у берега. Когда мы подлетаем к посадочной площадке с восточной стороны маяка, я вижу Спящего Великана, фиолетовый силуэт, лежащий на окраине Сильвер Айлет. Странно видеть его с такого ракурса, словно я смотрю на зеркальное отражение.
Я знаю, что теперь тут все иначе. Башни маяка и дома, в котором она жила, больше нет, они сгорели при пожаре. Кажется, в шестидесятых построили новый дом для помощника смотрителя, поэтому старого тоже нет. Но это то, чего она хотела.
Урна лежит у меня на коленях.
Прошло уже больше пяти лет с тех пор, как мы собирались на набережной в тот холодный ноябрьский день. Господи, кажется это было так давно!
Я не смогла уговорить Марти поехать со мной. Он сказал мне, что попрощается по-своему, и ушел под предлогом того, что ему нужно починить какое-то оборудование, но я поняла, что его до смерти напугала перспектива полета на вертолете. Элизабет договорилась обо всем этом незадолго до смерти. Мы обсудили это, когда я приезжала домой из университета на неделю перед экзаменами. Она взяла с меня обещание, хотя в этом не было нужды — я бы и так это сделала. Думаю, она об этом знала.
Вертолет ненадолго зависает, а потом приземляется на посадочную площадку на мысе, и вращение винтов начинает замедляться.
— Можете быть здесь сколько нужно, — говорит пилот, возясь с переключателями и рычагами, а потом помогает мне расстегнуть ремень.
Я снимаю наушники, распахиваю дверь и спускаюсь на землю. Они остаются в вертолете, только мы с Элизабет идем по камням в сторону зданий.
Маяк автоматизировали много лет назад, и в домах больше никто не живет. Но кто-то приезжал, чтобы навести здесь порядок. Все недавно покрашено, трава подстрижена. Как раз зацветает сирень.
Я сажусь на бетонное основание башни маяка и смотрю на озеро. Вдали вижу грузовое судно. Оно плывет в сторону Тандер-Бей, разрезая холодную воду и оставляя пенистый след позади. На горизонте виднеется остров Пие.
Все выглядит таким знакомым, будто я уже была здесь.
Я вернулась домой после окончания учебы несколько недель назад. Похоже, она ждала, когда я вернусь, сдав все экзамены, чтобы у меня было время посидеть с ней и рассказать о своих занятиях, соседях по комнате и группе, в которой я сейчас играю. Она купила мне подарок к выпускному. Марти тоже в этом поучаствовал, но это она решала, что купить. Это синяя электроскрипка. Она сказала, что никогда не понимала музыку, которую я играю, что пожилая женщина вроде нее все еще может многому научиться, но только не ценить дикие звуки гитар и грохот ударных после музыки Паганини или Баха. Я показала ей, как мы аранжируем классику, но она только скривилась и покачала головой, рассмешив меня своей реакцией. Я знала, что она меня дразнит. Я знаю, что она гордится… гордилась. Синяя скрипка была тому подтверждением.