Я ввожу в строку поисковика имя корабля — «Келоуна». Оказывается, это название города в Британской Колумбии, и все отобразившиеся результаты не имеют ни малейшего отношения к кораблю. По крайней мере, не к тому, который меня интересует. Я кладу на стол рядом с собой испачканную краской газетную статью, расправляю ее, чтобы видеть фотографию двух дайверов и старый снимок 1921 года. Когда я добавляю в поисковую строку «кораблекрушение» и «озеро Верхнее», то нахожу то, что искала, — список кораблей, затонувших в Великих озерах. Я кликаю на ссылку и читаю: ««Келоуна», грузовое судно, исчезнувшее во время зимнего шторма в конце 1926 года. Оно направлялось в Тандер-Бей полностью загруженное и с двадцатью двумя людьми на борту. В последний раз его видели, когда оно, сильно обледеневшее, проходило маяк на мысе Вайтфиш. Ранний зимний шторм захлестнул озеро Верхнее — боже, как мне нравится слово захлестнул, звучит жестоко и страстно одновременно, — и, предположительно, оно не смогло противостоять волнам и затонуло возле острова Пассаж. Останки не были найдены». Тут была та же черно-белая фотография корабля, что и в газете. Две мачты с такелажем, украшенные флагами, и подпись с указанием даты спуска корабля на воду: 7 июля 1921 года.
Внизу страницы ссылка на компанию «Ларкин и сыновья», владельца корабля. У них красивый сайт. Компания до сих пор существует, ее офис находится в Чикаго. За прошедшие годы многое изменилось, но они все еще занимаются перевозкой грузов и, похоже, дела у них идут хорошо. Я кликаю на вкладку «О нас».
Странно видеть на этой странице упоминание о затонувшей «Келоуне». Я ожидала совсем другого. Но оно здесь. Декабрь 1926 года. «Келоуна» пропала во время шторма, совершая последнее плавание в сезоне, перевозя груз из Монреаля в Порт-Артур. Роберт Ларкин, один из «сыновей», был на борту с женой и двумя детьми. Они направлялись в Порт-Артур, чтобы провести зиму с семьей. Корабль пропал со всеми, кто находился на борту.
В доме тихо, все пошли спать. Все, кроме Лори. Она в кухне, загружает посудомоечную машину, как делает каждый вечер. Она подходит ко мне, и я знаю, что она заглядывает мне через плечо — ей интересно, что я делаю за компьютером. Я понимаю ее интерес, но меня это задевает.
— Домашняя работа?
— Да, — вру я. Это ее порадует.
Она собирает обертки от конфет и замечает газетную статью, берет ее и читает.
— Какая трагедия! — говорит она. — Не могу представить, как это — выходить на озеро Верхнее в ноябре, в шторм. Помню, там и в июле было не очень-то спокойно.
Она кладет заметку обратно на стол, забирает пустую чашку из-под кофе и возвращается в кухню.
— Ты плавала на лодке? — спрашиваю я.
Она кладет чашку в посудомоечную машину и включает ее.
— Время от времени, когда была ребенком. Мой дядя иногда брал нас с собой; остров Томпсон, залив Сойерс, Лун-Харбор, остров Порфири. В большинстве случаев это было чудесно, а вот когда ветер поднимал большие волны, у меня сердце уходило в пятки. Но это было давно. Я много лет не была там.
— Порфири?
— Да. Как раз рядом с тем местом, где нашли останки этого корабля. Нам всегда нравилось подниматься на маяк, чтобы поздороваться со смотрителем и его помощником. Я помню, что там повсюду были кролики. Сотни кроликов. Мы гонялись за ними, но ни разу не поймали ни одного. И сожженные деревья на мысе, даже спустя десятилетия после пожара их стволы все еще были обгоревшими, черными.
— Пожара? Какого пожара?
— Мой кузен рассказывал, что там жила женщина, которая стала смотрителем маяка во время войны, после того как погиб ее муж. Кажется, ее дочь сошла с ума и сожгла там все дотла, а мать погибла в огне.
О господи! Эмили!
— Конечно, мы думали, что там водятся призраки. Это всегда вплеталось в потрясающие рассказы у костра. — Она выключает свет в кухне и смотрит на меня. — Ты в порядке? Выглядишь так, будто увидела призрака.
Похоже, это не конец истории.
— Все хорошо. Просто…
Она смотрит на меня с минуту, а я больше ничего не говорю. Тишина уже становится неловкой, а Лори ждет, чтобы я продолжила.
— Просто это интересная история.
Ее рука уже на перилах, а одна нога уже на ступеньке лестницы, и мне кажется, что она хочет сказать еще что-то. Но она не говорит. Просто наклоняет голову набок и улыбается.
— Тогда спокойной ночи. — Она поворачивается и поднимается по лестнице. — Не засиживайся допоздна.
Во всех комнатах темно. Единственный свет исходит от экрана компьютера. Я ввожу новые слова в поисковую строку «Google». Эмили Ливингстон.
Результат поиска — множество ссылок и на пол-экрана баннер с ее картинами, яркими, насыщенными цветом и смелыми, и зернистая черно-белая фотография молодой женщины. Я кликаю на нее и попадаю на сайт.
Это сайт галереи в Англии, на котором целая страница посвящена работам Эмили. Есть и короткая биография: родилась в Канаде, дочь смотрителей маяка, выросла на берегах озера Верхнее, которое вдохновляло ее творить. Ходили слухи, что она некоторое время провела в психиатрической клинике перед тем, как ее начали спонсировать известный биолог Альфред Таннер, который, по всей видимости, был лордом или кем-то в этом роде, с кучей денег, и его жена Милдред. Они забрали Эмили и ее сестру-двойняшку в Англию и помогли Эмили утвердиться в мире искусства, добились того, что ее работы выставлялись в Лондонской галерее. Дальше рассказывалось, что Эмили «получила признание критиков и достигла коммерческого успеха в 1970-х, несмотря на то, что у нее формально не было специального образования и она никогда не появлялась на публике. Она вела затворнический образ жизни, и это только делало ее работы еще более желанными для коллекционеров, потому что новые картины редко появлялись на рынке». Известно, что в последнее время она жила в Италии. Ее работы продаются только в одной галерее. Там не появлялось ее новых работ почти десять лет, но многие покупали и продавали ее старые творения. По-видимому, они все еще ценятся коллекционерами.