Дочери смотрителя маяка - Страница 47

Шел 1943 год. Канада все еще активно участвовала в войне. Молодые работоспособные мужчины сражались в окопах Европы. И хотя эта война разрушила мою семью, тогда она служила нашим нуждам. Мать много лет числилась помощником смотрителя, сначала в Департаменте морского и рыбного хозяйства, а потом в недавно созданном Департаменте транспорта, и, учитывая, что было не так много мужчин, которые могли занять должность смотрителя, она стала исполнять эту роль по умолчанию. Ее это вполне устраивало. В ее представлении эстафета должна была перейти от отца к сыну. Она сказала, что мы будем делать это для Чарли. Будем включать свет на маяке, носить топливо и красить здания, пока он не вернется домой, снова сойдет на берег острова и возьмет на себя предназначающуюся ему роль смотрителя маяка в маячном городке Порфири.

Так что должность помощника смотрителя стала вакантной. Мне было восемнадцать, я была недостаточно взрослой, но все равно подала заявку. Я рассказала о своем опыте человека, выросшего на Порфири, о знании озера, о том, что хорошо понимаю устройство большой линзы Френеля. Я упомянула о своем опыте работы с диафоном и приукрасила свои способности моряка. Я так и не получила ответа от Департамента транспорта. Позже выяснилось, что там решили отдать эту должность ветерану войны, молодому человеку, и он подошел лишь потому, что Канада была у него в долгу за время службы и немецкую пулю, застрявшую у него в бедре.

Раньше мы не нуждались в жилье для помощника, но было бы недопустимым делить с ним наш дом под маяком. Департамент должен был предоставить ему жилье, и до приезда нового помощника было расчищено пространство за главным зданием и построен простой двухкомнатный дом.

Твой дедушка ступил на остров Порфири в начале июня, и мы с Эмили пошли его встречать.

Он, прихрамывая, спустился по трапу с «Джеймса Уэйлена» со скрипкой под мышкой. Он выглядел бледным и слабым, его губы еще имели зеленоватый оттенок от укачивания, которое мучило его на пути от Порт-Артура. На нем были серые фланелевые брюки, белая рубашка с галстуком, все еще плотно охватывающим его шею, и фетровая шляпа. И у него была трость. Он всем своим весом налегал на нее, преодолевая участок каменистого побережья по направлению к месту, куда выгрузили его вещи.

— Ну, привет. Вы, должно быть, Элизабет и Эмили, — произнес он с едва заметным шотландским акцентом, повесив трость на левую руку, чтобы освободить правую для рукопожатия. — Дэвид Флетчер. Рад знакомству.

Я посмотрела на эту трость, а потом на его изможденное лицо и темные встревоженные глаза. Я не увидела в нем мужчину, который сражался в ужасных битвах, которого ранили, когда вокруг него умирали друзья, и который потом продолжил бой, чтобы выжить и хоть как-то ходить, несмотря на то что в разгаре была война, чуть не забравшая его жизнь. Я увидела то, что хотела видеть: искалеченного, сломленного, уязвимого юношу. Он был вне этой стихии, неспособный соответствовать физическим требованиям, необходимым для выполнения этой работы и вести полную лишений жизнь в изоляции от мира. Вот кого департамент выбрал вместо меня. Я была оскорблена до глубины души. Меня возмущало его недавно построенное жилище, изменившее пейзаж нашего родного острова и разрушившее ту жизнь, которую папа так тщательно строил. Он был слабым. И он был незваным гостем.

Я не пожала ему руку. Не сказав ни слова, я схватила его сумки и направилась к маяку.

— Постой, позволь я сам, — запротестовал он, ковыляя сзади, пытаясь освободить меня от ноши.

Я проигнорировала его попытки, про себя насмехаясь над его неспособностью справиться даже с такой простой задачей, а он старался совладать с тростью и скрипкой, продолжая торопливо идти по неровной почве. Он повернулся к Эмили, которая шла следом за ним. Она собрала букет цветов и смотрела на них, а не под ноги или на тропу. Вспоминая об этом сейчас, я думаю, как же мы выглядели: Эмили, ведущая себя как Эмили, и я, одержимая праведным гневом и неуместной обидой, несущаяся через лес.

— Милые цветы, — сказал он. — Как они называются?

Эмили не ответила. Она даже не посмотрела на него. Но это не было ее осознанным выбором, как в моем случае.

— Ладненько. Глухие и немые, да? Тогда просто будем идти дальше. — В его голосе появился оттенок раздражения.

Я не останавливалась, чтобы что-то сказать, но я чувствовала, что начинаю краснеть с шеи до ушей. Бросив сумки перед его новым жилищем, я повернулась и посмотрела на него.

— Тут ты будешь жить, — сказала я, а потом тихо добавила, так, чтобы Эмили не слышала: — Никогда больше не смейся над ней. Никогда.

В ту ночь мы впервые услышали, как он играет на скрипке. Озеро было спокойным и что-то тихо бормотало у берега, ветви деревьев не шевелились. Мы с Эмили лежали на кровати, окно было открыто, так что весенний воздух овевал наши лица, музыка смешивалась с пением хора лягушек. Мелодия была красивой, до боли красивой. Она навевала мысли о папе, Питере и Чарли. Я была настроена не допустить, чтобы его музыка меня смягчила, чтобы она растопила обиду и гнев, поселившиеся в моей душе. Я пыталась, но каким-то образом звуки скрипки коснулись моих внутренних струн, и я позволила слезам литься. Он никогда не увидит этого. Не допущу, чтобы он узнал. Но Эмили знала. Она вытерла мне лицо рукавом рубашки, а потом взяла меня за руку и вывела под лунный свет, и мы сидели, глядя на желтый квадрат его окна, пока он не стал черным, а лягушки не подхватили припев без сопровождения.

* * *

Смотритель и помощник стоят практически рядом на иерархической лестнице. На практике первый не является начальником второго, и хотя некоторые смотрители пытаются верховодить, на Порфири такого не было. Работа делилась пополам, твой дед быстро учился и всегда был готов приступить к выполнению текущей задачи, несмотря на ограничения, накладываемые куском свинца, поселившимся в его бедре.